артур молча наблюдает, как и привык за последние несколько лет. просто вписывает себя в картину мира невольным свидетелем всего происходящего. смотрит пристально, поджимая сухие губы и щуря глаза. в тенях передвигается, как будто вампир, боящийся выбраться на солнечный свет. он к тени привык, ему здесь больше не холодно, не одиноко и не страшно. деревья сменяются одно за другим по уже знакомому маршруту назад и вперед.

он уже даже не скажет, сколько времени провел на этом кладбище, но до секунд может посчитать, только если этого потребует ситуация. но пока все складывается так, что никто не спросит его, как долго он бродит. никто не узнает, кого он высматривает среди холмов-надгробий. никому не интересно, что он здесь забыл.

в шелесте листьев он пытается расслышать что-то с безопасного расстояния. но ему слышны лишь только завывания дворовых собак и пересуды пожилых пар, что кряхтя передвигаются от одной могилы к другой. артур их игнорирует, все его внимание приковано лишь к одной недвижимой фигуре, что склонилась над землей вдалеке.

уизли улыбается, глядя на нее. взгляд теплый и светлый, но есть в нем что-то, что, как он надеется, сибилла никогда не увидит. в нем есть желание. надобность обладать и привязать к себе. он уже делал так раньше, и прекрасно знает сценарий для их будущего. но ей его пока знать совсем не обязательно. она может и должна жить в сладком неведении, которое шлейфом сладких духов будет продолжать тянуть ее к нему, пока ловушка не захлопнется.

артур следит за ней, ловит каждое движение. вспоминает, как та выглядит, вырисовывая в голове образы самые разные. ему хотелось бы увидеть ее такой, какой она не бывает на людях. той, что бывает только за закрытыми дверьми у себя дома. но пока он может лишь представлять. размазывать по своим мыслям свои желания и ждать. за эти годы волшебник научился смирению, научился планировать и тянуть время во все нужные ему стороны.

что же ты делаешь здесь, сибилла?

может, она пришла на могилу погибшего парня?

или мужа?

что? нет, вряд ли у нее кто-то был... она ведь такая...

чистая... наивная...

что? нет, называть ее наивной глупо. с ее то даром тяжело быть легкомысленной. наверное.

хотелось бы мне узнать тебя ближе... сибилла...

он смакует ее имя на языке, гоняет его из стороны в сторону как жевательную конфету. берти боттс с любым вкусом. какой вкус был бы у сибиллы? артур проникается в свои мысли гораздо глубже, его переполняет желание подойти поближе, но он боится ее спугнуть. хотя в голове уже прокручивает сотни сценариев, что бы он мог сейчас сделать. будь они в каком-нибудь романе фифи лафолл, он бы подошел к ней сзади, обнял и прошептал какие-то в меру грязные и возбуждающие слова. от подобных фантазий его дыхание становится чуть более сбивчивым, а рука поправляет брюки в области ширинки. он хотел бы быть героем такого романа. но увы, жизнь артура уизли не чтиво для домохозяек.

да, он почитывает дамские романы в перерывах между маггловскими книгами про машиностроение и руководствами по заколдовыванию метел. и что с того? он же не хочет больше совершать ошибки прошлого. ему где-то нужно научиться, как не испоганить все очередной дурацкой идеей. и нет ничего зазорного в том, чтобы вдохновляться вымышленными героями.

черт, черт, черт.

артур ловит на себе взгляд сибиллы, которая зачем-то решила помотать головой. ему становится жутко неловко, но одновременно продолжают рождаться вселенные и истории, которые он бы сейчас рассказал, чтобы отвадить подозрения в том, что он здесь ради нее. ноги сами несут его вперед к девушке. отпираться уже поздно, как и делать вид, что он здесь залетный гость.

что ей сказать? что я, вообще, здесь делаю?

- хээй... привет... увидел тебя издалека, не хотел мешать, - слова иногда сами рвутся наружу и это черта, которую артур так и не может научиться контролировать, - я тут... эм... в общем, навещал своего сына. ну, то есть его могилу. а ты?...

артур замечает ее шарф, поддающийся потоку ветра. не в силах сдерживаться он подходит поближе и поправляет его, на секунду задерживая взгляд на ее прекрасной тонкой шее, которая манит его к себе. вовремя одернувшись он не дает себе надолго залипать в неприличном взгляде и отходит.

- холодно. как тут у тебя с... эээ... генрихом? - артур переводит взгляд на могилу, с которой считывает имя.

кто такой этот генрих? кто он для нее? неужели умершая любовь?

хорошо, что умершая.

да и как-то староват он. может, она любит совсем постарше?

Католичество, говорит он негромко, мягко разминая ноющие на сырость суставы тонких паучьих пальцев, так и не смогло вытеснить традиционные филиппинские верования, знаете ли, молитвы вполне уживаются у местных с заговорами против злых духов, aníto, если не боитесь, в одном из барангаев на севере продают любопытные вещицы, защитные амулеты, я подскажу точное место, могу дать господина Мота в сопровождение, на удачу. С первого взгляда, конечно, мелочевка, барахло, какие-то заговоренные монетки, миниатюрные фигурки Иисуса Христа с раскрытыми объятьям и языческими символами на деревянной плащенице, кусочки сушенной грязи и плетенные куколки, но, господин Корчной, кто знает, кто к Богу, к тому и Бог. Товарищ гроссмейстер Корчной должен был ответить раздраженно: "Господ еще в семнадцатом году перестреляли". Невозвращенец Корчной усмехается, щелкая дужками зеркальных очков. Безымянный претендент, заткнутый советскими газетами, и вовсе молчит.

Коровьев выходит из-за его спины с изяществом бездарного фокусника, вынужденного отвлекать от карт, выпадающих из рукавов, и мертвых голубей в сложенных клетках, пышными жестами, говорит, заламывая тонкие нервные руки: "Какие нынче все маловерные, мессир!". Слово "маловерные" он произнес с оскорбленным чувством, разделяя на слога, облизывая каждый. В Багио Коровьев развил кипучую бестолковую деятельность, которая вызывала у Воланда приступ мигрени, никто за ним, появляющемся одновременно в разных частях города, не поспевал. Как резонно заметил Бегемот, лакая третью тарелку синиганги и высасывая креветочное масло из хтонических креветочных голов, они все просто невероятно благодарны ему за возможность сопровождать его в Багио - Бегемот безостановочно жрал местную еду, пока Коровьев плел интриги и был в разработке одновременно у нескольких иностранных разведок. Еще немного, и назреет небольшой дипломатический скандал, в ходе которого будут отозваны послы, а кто-то застрелится у себя в кабинете. "Мессир, кто-то непременно должен застрелиться... Может быть, товарищ Карпов?". Бегемот энергично отгрыз лангустину хвост. Воланд закатил глаза.

Впрочем, к тридцать второй партии энергия закончилась даже у неуемного Коровьева. На Филипиннах наступил сезон дождей, по стенам их отеля поползла черная заплесневевшая сырость. Все белоснежные сорочки были влажными, неприятно прилипали к коже. Полный зрительный зал постепенно начал рассеиваться, на затяжные партии - ничья, ничья, ничья, ничья, - приходили только самые стойкие, способные высиживать несколько часов на одном месте, следя глазами за передвижением фигур на огромной доске. Советская делегация, изнеможденная, серая, покрытая лихорадочной испариной, наблюдала с таким напряжением, будто все их семьи сейчас находятся в ГУЛАГе, а лично Карпова в случае проигрыша растреляют. "А может" возбужденно зашептал Коровьев, с надеждой заглядывая в глаза, "Он все-таки застрелится сам?". Воланд растирает кончиками пальцев висок. Начинается отвратительный скандал из-за переданного Карпову черничного йогурта. Потом скрипит и шуршит счетчик Гейгера. Претендент, захлебываясь белесой пеной, которая шла у него горлом, требовал вытащить из головы соперника провода и электроды, по которым он получает подсказки.

Карпов обычно сидит почти без движения, склонившись над шахматной доской, отвлекаясь только на то, чтобы переключить часы и записать тонким нервным почерком пару ходов. Очень редко он поворачивает голову к безликому для себя зрительному залу, и тогда можно проследить тридцать тяжелых партий в пепельных тенях под глазами и нервном истощении, почти что близкой неостановимой истерики, в которой, как ребенок, будет топать ногами, говорить: неспортивно! нечестно! Летают вертолеты, нарезая круги над виллой, принадлежащей одному господину, предпочитающему сохранить инкогнито, заветривается нетронутая красная икра, рвет желчью, клетчатыми кусками шахматных тетрадей и сгущенкой, действующего чемпиона мира. Глава советской делегации скатывается в параноидальную шизофрению, вздрагивает от каждого звонка телефона, по дому ползают змеи, засыпая у Анатолия Карпова на груди. Воланд пьет терпкое вино с Петрой Лееверик в гостиничном лобби, потом поднимает ее юбку, она собирает ткань на животе, подается бедрами. Во внутреннем кармане претендента - деревянная фигурка, купленная где-то на городском рынке.

На тридцатую игру приходит Бегемот, сыто пахнущий рыбными прилавками и лемонграссом, спрашивает громким мхатовским шепотом, за кого они болеют. Коровьев показывает, аристократично взмахнув перчаткой. "Очки у него какие-то странные" с сомнением говорит Бегемот, им делают замечание за громкие разговоры, Воланд чувствует себя главой непослушного семейства, строгим отцом, от одного взгляда которого все прикусывают языки. Коровьев робким шепотом говорит, что местная polizia арестовала Азазело за связи с наркокартелем и продажу православных икон американским коллекционерам. Карпов проигрывает. Встает, чуть покачнувшись. Бледная измученная тень, обреченная играть и играть: трехсотая партия... три тысячи трехсотая партия... тридцать три тысячи трехсотая...

Он и сейчас такой: по-детски испуганный. Голос не слушается. Изнеможденный, мысли о еде вызывают тошноту, как и мысли о собственном жене, ее груди, животе, ногах, ты ей совсем не звонишь, хрустальная балерина крутится, крутится, крутится между театром и Лубянкой, пишет доносы. Воланд щелкает пальцами, заставляя вертолеты и цикад перестать стрекотать. Делает шаг к застывшему Карпову, откладывает трость на шахматные конспекты, на всех король сдался в плен или убит. Плохо, Толя, теперь все совсем безнадежно.

- Завтра Вы проиграете. - Воланд касается его лица, берет за подбородок, всматриваясь в остекленевший взгляд. Словно доктор, который пытается поймать пациента на лжи. Сколько Вы уже не спали? А сколько таблеток, растолоченных в сгущенке, приняли? У сопровождающего Вас сотрудника КГБ есть пистолет? - Сочувствую.